[Хоррессинс]

Мне все еще тяжело даются поездки к родителям - и особенно от родителей домой, потому что три с половиной месяца я ездил каждый день туда и обратно с Иннокентьичем на руках.
Вчера я стоял на остановке и думал об этом, думал... Порой кажется, что я понял, как жить дальше, но потом я становлюсь должен съездить к матери, или иду с рыжим по аллее, где мы гуляли, когда все еще было хорошо, или натыкаюсь в записной книжке на перечень лекарств, или вижу на улице маленького серьезного шнауцера.
И понимаю, что ни хрена я не понял.
Я не могу без него.
Порой мне страшно подходить к зеркалу.
Я, наверное, сам виноват, я не хочу отпустить его, не могу отдать его вещи, не хочу перестать тосковать, потому что тогда пропадет ощущение, что он все еще со мной, а оно мне нужно, наверное, нужно. Я не могу расстаться с ним окончательно.
Хотя я знаю, что его нет и не будет.
Порой мне страшно представить, что было бы, если бы у меня не было рыжего.
Порой мне так плохо, что я не хочу даже думать, как бы чувствовал себя без таблеток.
И все-таки мы понемногу учимся, и я, и рыжий, и, наверное, когда-нибудь, глядя на фотографию, я буду чувствовать не эту удушающую боль, а только тепло; наверное, когда-нибудь мы придем к этому.
Никто, в конце концов, не обещал, что будет легко.